Активная гражданская позиция

Во мне давно боролись два начала. С одной стороны, мне очень нравится слово «революция», а мысль о депутатах, министрах и молодежных лидерах, развешанных на столбах в четком согласии с табелью о рангах, греет мне душу. С другой стороны, когда в какой-то Франции орудует толпа полупьяных kuharkin children, с арматурой и файерами громящая магазины, жгущая автопокрышки и мешающая спать мирным гражданам, то я искренне желаю удачи силам правопорядка, и надеюсь, что всех этих говнореволюционеров в скором времени тонким слоем размажут по асфальту.
И если такая революция придет в мой город (вернее сказать, в тот город, где я буду на тот момент находиться), то я буду самым лютым охранителем и постараюсь употребить свой скромный, но неуклонно расширяющийся арсенал колющих, режущих, стреляющих и взрывающихся предметов на то, чтобы максимально сократить поголовье этих самых kuharkin children. Потому что не надо, блядь, жечь покрышки под моими окнами. У меня от них кашель. И глаза слезятся. Практически любое революционное движение ставит своей целью борьбу с раззалупившейся блядвой. И это правильно. Но стоит только народным массам выйти на улицу и ощутить запах крови, или даже не крови, а просто запах легкой наживы (волнения — лучшее прикрытие для мародеров всех мастей), как они тоже превращаются в блядву. Только в блядву не сытую, а голодную, и от того вдвойне более жадную и злую. После стабилизации обстановки у власти оказывается мразь. Мразь всегда оказывается у власти, но эта вновь обретенная мразь будет еще гнуснее, оттого, что начнет рядиться в одежды освободителей. Вроде бы азбучная истина. Но наши (и зарубежные) леваки, анархисты, праворадикалы и прочие «борцы с системой» не понимают: устраивая погромы и поджигая Макдональдсы, они не добиваются ровным счетом ничего. Разве что выставляют себя идиотами.

Ещё раз, основные постулаты в краткой форме:

• Революции нужен избирательный индивидуальный террор, а не массовые погромы.
• Революционное движение не имеет права делать ставку на толпу.
• Революционное движение ни в коей мере не должно ущемлять мирных жителей.
• Революционное движение не должно стремиться к власти. Любой революционер, пришедший к власти, тотчас же превращается в блядву. Революционное движение должно только лишь держать блядву в рамках, и контролировать ротацию блядвы в выгодном для себя направлении.
• Революционеры, несогласные с приведенными выше тезисами, должны заткнуться, идти в Макдональдс, жрать вкусные и полезные гамбургеры и не жечь покрышки под моими окнами. Или сдохнуть.

Ну разумеется, преступление — не сбрасывать напалмовые бомбы на женщин, детей и стариков, а протестовать против этого. Преступно не уничтожение посевов — что обрекает миллионы на голодную смерть — а протест против этого. Не разрушение электростанций, лепрозориев, школ и плотин — а протест против этого. Не террор и пытки, применяемые «частями специального назначения» в Южном Вьетнаме — а протест против этого. Недемократичны не подавление свободного волеизъявления в Южном Вьетнаме, запрет газет, преследования буддистов — а протест против этого в «свободной» стране. Считается «дурным тоном» бросаться в политиков пудингом и творогом, а вовсе не принимать с официальным визитом тех политиков, по чьей вине стирают с лица земли целые деревни и бомбят города. Считается «дурным тоном» устраивать на вокзалах и уличных перекрестках дискуссии об угнетении вьетнамского народа, а вовсе не колонизировать целый народ под предлогом «борьбы с коммунизмом».

Демонстрация — это символические беспорядки, как танец — символический половой акт, а спортивное состязание — схватка. В здоровом обществе демонстрируемый символ понимается с полуслова. Уже одной демонстрации символа достаточно, чтобы навести порядок. Общество нездоровое порождает обнаглевшую власть, которая разучилась читать символы, и тогда такому обществу в конце концов выкладывают в натуре то, что раньше символически только подразумевалось. <...> Когда человека (или социальную группу) беспределом и безразличием загоняют в угол, ставят в патовую ситуацию, человек совершает символическое агрессивное действие, которым дает понять, что достигнут предел и он готов переступить черту. Человек бьет стекла, перекрывает движение, чтобы лицемерные власть, СМИ и обыватель наконец обратили на этот позорный кошмар свое избирательно рассеянное внимание. <...> Случайные представители третьей стороны вовлеченные в конфликт (а это их ключевое качество — случайность) в противостоянии всегда принимают ту или иную сторону с примерно следующими позициями:

1. «Я пострадал (имущественно), но понимаю и поддерживаю протест».
2. «Чтоб вы все сдохли — мне пофиг до ваших проблем!»

Африкан тем временем с видимым удовольствием отхлебнул чаю, надкусил крекер (сладкого, видимо, и впрямь не уважал) и, прожевав, заговорил – все так же размеренно и неспешно: – Что должна дать людям Пресвятая Революция?.. Некоторое время все вдумчиво ожидали продолжения. Потом дошло, что пауза сделана не для красоты и что Протопарторг действительно интересуется мнением собравшихся. – Свободу… – кашлянув, отважился Ретивой, за что был удостоен благосклонного взгляда. – Верно, свободу… – как бы удивляясь слегка смекалке Аристарха, согласился протопарторг и пронзительно оглядел присутствующих из-под лохматых пегих бровей. – А где ее взять?.. Кто крякнул, кто заморгал, кто потупился… Уж больно неожиданной показалась постановка вопроса!.. В наступившей тишине отчетливо было слышно постукивание носика заварочного чайника о края чашек – бессловесная Ника в алой косынке шла вокруг стола и обслуживала гостей. Жуть – да и только... – Чтобы дать кому-нибудь свободу, – назидательно молвил Африкан, – надо ее сперва у кого-нибудь отнять… Иначе и давать будет нечего… А у кого? Все выжидательно посмотрели на Ретивого. Отвечай, дескать – никто тебя за язык не тянул... – У колдунов?.. – безнадежно предположил тот. – А сколько их, колдунов-то? – пренебрежительно хмыкнул протопарторг. – Раз, два – и обчелся! Нет, если, конечно, взять порыльно, то свободы у них много. А сгрести ее вместе – ан и нет ничего… Так что единственно возможный выход – это отнять свободу у тех, кому мы ее собираемся дать... Он снова сделал паузу и доел крекер. Остальные машинально прикоснулись к фарфоровым ручкам чашек, но отхлебнуть так и не решились. – Как думаете: отнимем?.. – полюбопытствовал Африкан, неспешно обмахнув усы и бороду от крошек. Сходка молчала, уставив напряженные лбы в чайные приборы. – Не отнимем! – раздельно и веско, словно ставя камень на камень, кирпич на кирпич, ответил себе протопарторг. – Если сами не отдадут – ни за что не отнимем… Стало быть, надо, чтобы отдали сами… Как?.. – Он обвел сходку лукавым всезнающим взглядом. – Клим!.. Вот ты, я слышал, принимал денежные вклады от населения… Как ты это делал? Клим Изузов, полный розовый блондин с личиком несколько поросячьих очертаний, вздрогнул и вытер вспотевшие ладони о выпуклый животик. – Н-ну… Известно… Под проценты... – Под проценты!.. – многозначительно повторил Африкан, поднимая толстый указательный палец. – Вот где собака-то зарыта!.. Дайте нам вашу свободу, а мы ее потом вернем вам с процентами... И несли, Клим?.. – Ну а как же… Несли, конечно... – А почему? – Кризис был… – поеживаясь от неловкости, пояснил тот. – И потом, мы ж навару больше всех обещали… – Кризис!.. – тихонько воскликнул протопарторг, вздымая брови и таинственно выкатывая глаза. – То есть с денежками было туговато. Вот так же оно и со свободой! Чуть поприжмет – и повалит, повалит к нам народ, понесет сдавать под проценты свою свободушку… А уж проценты-то мы пообещаем!.. Двести, триста… Да хоть тысячу!.. – Н-но… потом-то ведь все равно отдавать! – испуганно напомнил кто-то. Африкан одарил спросившего отечески ласковым взглядом и снова повернулся к Изузову. – Клим!.. – позвал он. – Кстати!.. А ты деньги-то вкладчикам – вернул?.. Полный блондин жарко порозовел, как умеют розоветь одни лишь полные блондины. – Верну! – истово пообещал он. – С процентами! Честное экспроприаторское!.. Ну не сейчас, конечно… Попозже… – Во-от… – удовлетворенно протянул Африкан. – Так же и со свободой… Вернем. Но не сейчас. А в светлом будущем. Ну а пока потерпите… Старейший подпольщик Маркел Сотов со смятым в сплошные морщины лицом уныло вздохнул и почесал просвечивающую сквозь редкую седину макушку. – Что, Маркел? – соболезнующе обратился к нему Африкан. – Сложно?.. – А то нет, что ли?.. – расстроенно отозвался тот. – Тебя, Никодим, послушаешь – умом тронешься. Раньше оно как-то все проще было… Кто виноват – понятно, что делать – тоже… Знаешь, что я тебе скажу? Зря мы тогда всех жидочков побили… Надо было хоть на развод, что ли, оставить… [...] – И вот, стало быть, в чем весь вопрос… – раздумчиво и неторопливо продолжал тем временем Африкан. – Готов ли народ Баклужино отдать свою свободу в рост?.. Нет, не готов. Не прижало еще как следует… Значит, первейшая задача «Красных херувимов» – сделать так, чтобы прижало… А чем занимаются «Красные херувимы»?.. А Бебель знает чем, прости мою душу грешную!.. Взять того же Панкрата… Кремень-человек, да и в порядочности ему не откажешь… – А откажешь – пристрелит, – тихонько, не без ехидства примолвил полный блондин Клим Изузов. Панкрат немедленно дернулся и уставился на Клима. – Может и пристрелить… – с уважением согласился Африкан, тоже, видать, обладавший чутким слухом. – И как же этот кремень-человек приближал Пресвятую нашу Революцию? А никак. Перебил пол-Парламента, развлек народ, желтую прессу потешил… Панкрат!.. – с мягкой укоризной молвил протопарторг, поворачиваясь всем корпусом к Кученогу. – Не пойму я: ума ты, что ли, решился?.. Вместо того чтобы ни в чем не повинных людей поприжать, ты тех, кто действительно виноват, прижимать вздумал! Да разве ж так революцию делают? Вон, смотри, карниз универмага на одном заклинании держится! Ну так и перекрести его разок, а лучше перезвезди – рухнет, да еще и, глядишь, кого-нибудь придавит! Вот тут-то народ и всколыхнется… Это уже не на колдунов, смекнет, это на нас карнизы падают… Словом, работать еще с населением и работать… Африкан приостановил свою плавную речь и поднес чашку к губам, а Выверзнев, воспользовавшись такой оказией, оглядел исподтишка собравшихся. Панкрата крутила судорога. Был он, во-первых, не согласен, во-вторых, разобижен. Остальные тихо качали головами – то ли дивясь мудрости протопарторга, то ли наоборот.