Рыцарь/Мифы
Материал из Lurkmore
 | УДОЛИЛ!!!1 Эту страницу нужно удалить. Указана следующая причина: вандалота Если вы считаете, что эту страницу не нужно удалять, выскажитесь на странице обсуждения этой статьи. Администраторам: ссылки сюда, история (последнее изменение), удалить. |
«Рыцарские доспехи весили непомерно много, и рыцарь в них не мог самостоятельно залезть на лошадь»
Миф берёт свои корни от турнирных доспехов, которые действительно со временем всё больше утяжелялись, так как усиливались требования к безопасности[1]. Кроме того, из тех же соображений в «цойгах» старались сократить количество сочленений и повысить жёсткость конструкции в целом, что, естественно, сказывалось на подвижности носителя (ну да она ему и не требовалась иначе как для пеших поединков). Но турнирные комплекты нигде, кроме турнира, и не использовались.
Боевые же доспехи, хотя и весили по-разному — так, в начале XV века выбор был в диапазоне от 20 до 35 кг, — но были гибче за счёт большего числа сочленений и позволяли комфортно носить их в течение довольно продолжительного времени (до пары суток), естественно, при условии что такие элементы, как шлем, рукавицы/перчатки и голени по возможности снимались. Так как доспехи имели грамотную систему крепления и распределения веса, тренированный человек практически не испытывал неудобств при обращении с ними и мог не только залезать и слезать с коня без помощи пажа, но и спокойно вести манёвренный пеший бой, впрочем, под него с середины XV века всё же предпочитали облегчённые комплекты. Между прочим, испытывая перед покупкой боевой доспех, рыцарь нередко пробовал в нем довольно смелые вещи: например, ходил колесом или танцевал с дамой. А хули, в бою потом всякое может приключиться. Утяжеляться же доспехи начали только в XVI—XVII веках, когда от них требовалось выдерживать мушкетные пули, но к этому времени уже исчезли рыцари.
Также беспочвенен и миф о том, что упавший с седла рыцарь не мог сам встать. Вставал, как миленький, если не терял сознание от повреждений[2]. Исключение — опять же, турниры, где рыцарь действительно был запаян в броню с ног до головы, но на турнире быстро вставать после падения было и не нужно, так как падение одного из рыцарей с коня, как правило, было финальной точкой поединка, да и коней для турниров выбирали из медлительных и низкорослых фризских или иных подобных тяжеловозов. Впрочем, правила различались от турнира к турниру, иногда и мечами махались до полной отключки.
Однако следует отметить, что вышеизложенное абсолютно справедливо только для тех случаев, когда броня делалась непосредственно под своего носителя и была идеально подогнана под его размеры. В случае же, когда доспех был получен по наследству, снят с пленного или и вовсе с трупа, подгонка под нового хозяина могла быть довольно сложной и дорогой задачей, что не всегда по карману. В таких случаях новый хозяин мог идти в бой в том что есть, жертвуя частью подвижности ради лучшей защищенности.
«Рыцари дрались насмерть и гибли сотнями» vs «Рыцари были неуязвимы в доспехах»
Противоположный по форме и одинаковый по содержанию бред, проистекающий из двух различных веток рыцарских романов — «боевой» и «гламурной».
Для начала, для того, чтобы драться насмерть, нужно, чтобы эту смерть что-то могло причинить. Но тут на пути орудий убийства встают доспехи.
С одной стороны, хороший доспех стоил больше, чем крестьянин видел за жизнь. На вершине ценовой пирамиды был украшенный доспех (обычно итальянский или немецкий) от известного мастера, который защищал ещё и тем, что обладателя такого богатого снаряжения считали состоятельным человеком, которого куда лучше взять в плен, чем убить. Такой доспех мог стоить как зажиточная деревня. Сюда укладывалась дороговизна материалов, тонкая индивидуальная подгонка, создание большого комплекта запчастей и гарантийные тесты — с XIV века на пробитие арбалетным болтом кирасы, а с начала XVI века — на пробитие её же уже пулей. Но результат стоил того — обладатель таких доспехов мог не бояться за свою жизнь: до конца XVII века топовые доспехи исправно защищали своих обладателей от всех жизненных невзгод, и ещё в английскую гражданскую иные лорды выдерживали десяток попаданий практически в упор из мушкетов. Мушкетов, Карл!
С другой стороны, развитие технологий постоянно удешевляло доспехи, и, к примеру, кольчужный хауберк, который в XI веке могли позволить себе только состоятельные люди, в XII стал доступен широким слоям рыцарей. В XIV—XV веках присутствие на вторичном рынке большого выбора устаревших доспехов ещё более снизило цены, и даже захудалый английский пехотинец-биллмен с зарплатой 6 пенсов в день мог позволить себе бригандину, которая ещё каких-то 60 лет назад была уделом богатейших рыцарей. Обратной стороной этого процесса было падение качества на масс-маркете: одно дело прославленный миланский или нюрнбергский мастер, другое — никому не ведомый эдинбургский или берлинский бронник, у которого берут просто потому, что новая кираса лучше б/у кольчуги. Да и сами нюрнбержцы и миланцы в большинстве своём работали отнюдь не на индивидуальных клиентов, а на экспорт массовой продукции в Италию, Испанию, Францию, Англию и немецкие земли.
Однако убить рыцаря всё равно было весьма непросто. Простейшим способом борьбы, прославленным ещё древними греками, была дубина: вместо малопродуктивного прорубания непрорубаемого оглушить носителя грубой силой. Глушеная рыба шла на рынке, точнее, за выкуп, не то чтобы на вес золота, но в сравнимых порядках. Поэтому для распоследнего ратника передать подраненного противника сюзерену на предмет заработать (поскольку самому простолюдину получить с рыцаря выкуп не светило) означало шанс к хорошей жизни, а добивание такового — довольно надежные пиздюли от начальства же. Отсюда популярность всевозможных палиц, моргенштернов, булав и боевых молотов (англ. war hammer).
Остальные способы включали пробитие брони клевцом, бек-де-<французское название птицы> или просто копьём либо пикой, прорубание мощным топором (практиковалось в Англии и Восточной Европе) или полэксом, оглушение/пробитие брони перначом, отрубание конечностей секирой (классический вариант со времён викингов) или двуручным мечом (популярно с конца XIV века), наконец, фехтование «в половину меча». Клевцы, боевые топоры и секиры произошли от инструмента для рубки дров, то есть изначально предназначены для концентрации максимума удара на минимальной поверхности, аналогично и с копьями. Half-swording использует принцип рычага для создания щели в броне, если имеющихся (забрало, подмышки, локтевые и коленные суставы, пах) недостаточно. Общим недостатком всех этих способов в совокупности с оглушением было то, что для их реализации (кроме случая с пикой, о чём ниже) надо было приблизиться на дистанцию удара, которая порядком меньше длины рыцарского копья-lance, что означало либо навалиться толпой пехоты (чего нормальные рыцари всячески избегали), либо схватку двух рыцарей, одновременно и безрезультатно сломавших копья (что случалось на практике довольно часто). Поэтому разумным решением было опираться на оружие дальнего боя.
Дротики, известные с незапамятных времён, оставались классическими вариантом — меткий бросок с малой дистанции если и не убивал всадника, то уж точно коня. На юге, востоке и крайнем западе Европы они продолжали использоваться всё Средневековье, а наиболее известными пользователями были арагонские горцы-альмогавары, не раз бивавшие рыцарскую конницу в Испании, Италии и в византийских землях. Маленькая дистанция броска, однако, создавал трудности в использовании — те же альмогавары изрядно страдали от аланских и куманских конных лучников.
Большинство западноевропейских луков того времени были не очень эффективны против брони — во-первых, относительно маломощны, во-вторых, стреляли из них тупо по настильной траектории. Обычно (особенно с конца XIII века) стрелы пробивали рыцарский доспех отнюдь не всегда, а потому упор делался на то, чтобы этих самых стрел запустить в врага побольше — если даже ни одна не достанет, то хоть лошадь прибьёт, что, кстати, становилось причиной смерти чаще, чем меткий выстрел. Кроме того, под градом стрел (при преодолении дистанции до вражеских лучников на 1 всадника приходилось до 50 попаданий), ударяющихся о латные доспехи, рыцари зачастую глохли или паниковали. Проблема была лишь в том, что для таких фокусов нужна дисциплина, и что сумели валлийцы и англичане, не смогли все остальные. На юге и востоке Европы были известны достаточно тугие пехотные композитные луки, отличавшиеся выгодной по отношению к английским longbow мощностью и дальнобойностью и неплохой скорострельностью и мобильностью, но требовавшие от стрелков очень хороших физических данных и огромной практики, и если византийские императоры обязывали граждан держать дома лук и 40-45 стрел и регулярно практиковаться, то в Сербии и на Руси властей на это не хватало.
Арбалеты имели преимущество в простоте обучения, были достаточно мощны, чтобы пробивать большинство доспехов, но обладали низкой скорострельностью, так что арбалетчиков требовалось или много и дисциплинированных, или немного, но хорошо защищённых. Оба варианта легко осуществлялись в Италии: первый — в виде ополчения контрад, второй — в виде знаменитых генуэзских арбалетчиков, — а остальные старались, как могли, но не дотягивали.
Огнестрельное оружие было ещё менее скорострельно, чем арбалеты, отличалось требовательностью к кадрам выше, чем луки, но превышало их вместе взятых по производимому моральному эффекту, а виде пушек — так и по мощности. И как только на полях сражений начали использовать сочетание огнестрела, многочисленных арбалетчиков (а также лучников с композитными луками) и упоминавшиеся выше пики, кривая рыцарской смертности ощутимо поползла вверх (о чём будет ещё сказано ниже).
Немалый вклад в борьбу против рыцарей вносила тактика. Фаланга тяжёловооружённой пехоты с копьями и большими щитами, придуманная ещё древними греками и усовершенствованная чуть менее древними римлянами, в Средние века использовалась на Балканах, Руси и в Милане и если не обеспечивала решающей победы пехоте, то по крайней мере приводила к крайне ожесточённой и кровопролитной схватке, чего рыцари избегали. Пикинёрская тактика была создана шотландцами и фламандцами к четырнадцатому веку, что немедленно дало свои плоды при Куртре и Бэннокбёрне. Хитрые чехи столетие спустя использовали ещё более лобовой вариант — ставить мобильные стенки из телег, нагруженных всяким хламом, снабжённых бойницами для пальбы и скованных цепями. Кавалерийский набег натурально вынужден был распихать своими тушами вагенбург, чтобы добраться до подлой черни.
Наконец, рыцари предпочитали собой не рисковать, и кроме совсем уж безвыходных ситуаций, типа окружения со всех сторон чернью, особенно еретической или мусульманской, насмерть не бились, а сваливали. Типичная европейская армия того времени обращалась в бегство при 15% (изредка до 20%) потерь, и многие битвы того времени заканчивались не уничтожением, а поражением противника, то бишь кто первый побежал — тот и лох. В распиаренном в этой стране ещё в бородатые 30-ые Ледовом побоище из 10—12 тысяч тевтонского войска полегло всего 400 немцев, из них рыцарями были только 20, при этом в плен сдались 50 братьев. И ведь даже в летописи ордена эта битва признаётся полным и тяжёлым поражением ордена, после которого многие воины спасались бегством. Если бегство не представлялось возможным, то приходилось поднимать лапки кверху.
Надобно заметить, что сдаться в плен не рыцарю, а обычному крестьянину для рыцаря было западло. Не то чтобы было запрещено, просто сдавшийся потом становился всеобщим посмешищем: приятели — отвернутся, враги — будут насмехаться, а благородные дамы — перестанут давать. Всего этого можно было избежать …посвятив берущего в плен не-рыцаря в рыцари. Впрочем, рыцари сдаваться в плен крестьянам всё же не спешили, а обычно старались дождаться появления кого-нибудь более-менее благородного на вид, и только затем выкрикнуть пожелание сдаться (если прошедший фэйс-контроль оказывался не-рыцарем, то его, так и быть, посвящали в рыцари).
Так что известно охуенное количество битв, где гибло только простонародье. Нет, рыцари тоже рубились, но у этих было не всегда принято убивать друг друга (плохой тон, однако, потрошить собрата), всё больше старались либо оглушать врага, либо брать в плен. Через это подавляющее большинство боевых потерь рыцарства долгое время проходило по категориям раненых и плененных, а основной причиной смерти оказывался не вражеский клинок, а воспоследовавшая гангрена (ибо до изобретения антисептики оставалось протянуть буквально пару сотен лет): тот самый Львиное Сердце, каких-то десять дней агонии — и тамЪ.
Однако некоторые войны — чем особенно славились религиозно замешанные, вроде Альбигойских, и базировавшиеся на перезрелой взаимной ненависти, как у англичан с французами — велись совсем уже на другой планете не только от соображений рыцарства, но и от вполне денежной выгоды, и там добивать раненных и казнить пленных было вполне себе нормально, хотя и там наиболее знатным пленникам старались сохранить жизнь. В случае народных восстаний рыцарям обеих сторон тоже приходилось несладко — мятежники не обременяли себя понятиями о чести (а иногда тупо сводили счёты, как де Бюсси в Варфоломеевскую ночь), каратели расчленяли изменников, чтоб другие боялись. Стоит также отметить, что появившиеся в позднее Средневековье швейцарские баталии пленных не брали в принципе (это было прямо запрещено уставом), что вело к дикому баттхёрту благородных донов, когда ополчение конфедеративно-демократического государства (вообще не слишком богатого, чтоб ещё пленных кормить) из грязного мужичья невозбранно вырезало цвет нации.
«Меч — вот оружие, достойное рыцаря»
Адово распиаренное клише, чьи корни теряются в веках.
 О цене мечей |
|---|
| Часто утверждают, что меч был статусным символом из-за дороговизны и малодоступности. В высоком и позднем Средневековье это не так, точнее, разброс цен был просто чудовищным. Английское завещание начала XV века упоминает старый меч в посредственном состоянии, оценённый нотариусом в 1 пенс, при дневном денежном довольствии лучника на королевской службе 3 пенса. С другой стороны, Генрих V в эту же пору заказал толедским мастерам дюжину богато украшенных мечей в подарок для иностранных лидеров, каждый экземпляр стоил £2000, цена маленького нового замка по тем временам. Там, где это не было законодательно запрещено (как в Германии), дешёвый меч мог позволить себе даже крестянин-отходник, что уж там говорить про профессиональных солдат (их и закон обязывал иметь меч). |
Меч — это фетиш даже не Средневековья, а в большей степени Древнего мира. В то время, как греко-римляне почитали главной фишкой копьё (и, как показывают опыты, эффективность его и правда зашкаливает), кельты поклонялись длинному мечу, ведь он рубит почти так же хорошо, как топор (топоры в Европах тогда были поплоше), и колет не хуже копья, да и ещё и компактен. Ах да, и копьё-то может позволить себе каждый дурак, а меч дорог. Среди полезных результатов такого хайпа можно отметить то, что благодаря кельтам «рыцарский» меч стал вообще возможен.
Длинный и плоский лист металла в древности мог быть либо мягким, либо хрупким, либо не совсем то и другое, но астрономически дорогим. Кельты обнаружили, что если единожды прокованный узкий лист металла скрутить в прут, проковать, скрутить с другим прутом, ещё раз проковать, и так далее, то получается сравнительно мягкий, но довольно упругий и прочный сердечник, который достаточно отделать снаружи более жёстким и хрупким металлом под заточку, и клинок готов. Такая харалужная сталь оказалась очень удачным открытием: если ранние длинные кельтские мечи были либо до того мягки, что гнулись от неудачных ударов, либо чрезмерно тяжелы (греки презрительно называли их спатами, то есть металлическими брусьями), то теперь они стали достаточно легки и надёжны для длительного использования в бою. В этой вашей Японии с этими их катанами к подобному техпроцессу пришли спустя 700 лет, притом отжигу, позволявшему клинку пружинить, а не гнуться от неудачных ударов, они так и не научились.
Германцы, будучи народом более отсталым, чем кельты, сохранили подобное отношение к мечам до раннего Средневековья, хотя к этому времени римляне поставили производство харалуга на поток, а в Дамаске начали делать мечи из привозного индийского тиглевого булата (что было чудовищно дорого). Из-за упадка европейской торговли эти чудеса оружейной мысли редко доходили до германских земель, и отнятая ещё прадедом у убитого римлянина спата могла, меняя рукояти и ножны на всё более драгоценные, передаваться из поколения в поколение. Отсюда и легенды о древних мечах, которым сражался какой-нибудь героический или божественный предок владельца. Таким не столько рубились, сколько потрясали на всяких пирушках. Потом франки открыли секрет фосфористой стали, мечи стали стремительно дешеветь, но восторженное отношение к мечу сохранялось ещё очень долго.
На практике же меч, как всякое универсальное оружие, уступает каждому специализированному образцу в чём-то конкретном: он колет хуже альшписа, рубит хуже топора, парирует хуже баклера, он медленее и короче копья, сложнее в освоении, чем палица, и хуже пробивает броню, чем клевец. С другой стороны, меч легче и удобнее в ношении, чем весь этот арсенал вместе, что невероятно важно в ситуации, когда поединки являются повседневным, бытовым делом, и драка может поджидать вас прямо за поворотом, и в какой-то мере сочетает достоинства всех этих образцов — по-разному в зависимости от типа.
 |
|---|
| Византийские тяжёлые кавалеристы-катафракты ещё с X века носили при себе аж два меча — собственно меч и саблю-парамерион. И это помимо двух булав, одна из которых метательная! Для сравнения, у европейских рыцарей второй меч появился лишь в XIV веке — это был эсток. |
Действительно, меч вполне приемлимо рубит и колет небронированную чернь, им можно замечательно фехтовать, показывая превосходство в скорости и мастерстве, он даже достаточно эффективен против доспехов эконом-класса вроде кольчуги или так называемого «айзенпанцера» (который немецкие юзеры переименовали в «шайзенпанцер»). К сожалению, против соперника в миланских латах подавляющее большинство мечей работают гораздо хуже. Логичный выход — употребить что-то, что против него работает: перечисленные выше перначи, булавы, боевые молоты, клевцы, топоры, бек-де-корбины и полэксы широко использовались рыцарским сословием на поле боя, а клевцы и короткие вычурные перначи в XV—XVII веках настолько слились с дворянством, что даже считались символами знатности, власти и дворянского достоинства. То же самое можно сказать и про полэксы, но применительно только к XV веку.
С другой стороны, существовали мечи, которые рыцарю брать было западло. Двуручник, происходящий от мечей, которые в XIII—XV веках носили (оттуда название — англ. bearing-sword) специальные люди во главе городских процессий в знак могущества коммуны (вспомним «меч Сталинграда»), считался поэтому оружием плебейским. Тем более, что в конце XV в. им вооружают грязных бородатых ландскнехтов, а потом и испанских телохранителей. Напротив, допускавшие хват обеими руками т. н. «полутораручные» мечи, хоть и были прозваны позднее «bastard sword», считались (за исключением балканских стран) оружием исключительно рыцарским (и кое-где были запрещены для простолюдинов).
Вообще, историческое значение меча есть предмет постоянных срачей между разнообразными историками, реконструкторами и примкнувшими читателями фэнтези в комплекте с эльфами восьмидесятого уровня. Характерно, что где-то в совсем хорошо наблюдаемом и изученном XVII веке, когда классических полных доспехов уже никто не носит, простые пехотинцы продолжают носить т. н. «broadsword», а кавалеристы — райтшверты, и те, и другие являются сугубо средневекового типа мечами что в конструктивном, что в генеалогическом смысле. Да и рапиры тех лет (дебильн. «боевые шпаги») тоже недалеко ушли от мечей XV века, особенно по части длины и массы.
«Рыцари были жуткими грязнулями»
Рыцари были едва ли грязнее остальных людей в тогдашней Европе. Другое дело, что по меркам просвещённого двадцать первого века «жуткими грязнулями» тогда были вообще все.
Гадить под себя, тем не менее, было не принято. Средневековые одежда и доспехи максимально облегчали процедуру справления малой и большой нужды. В то время не было штанов в классическом их понимании, а носили так называемые шоссы, представляющие из себя суконные чулки, которые подвязывались к нижнему поясу, а в пятнадцатом веке стали сшивными (на жопе) и заимели брагет — клапан спереди (дабы не усложнять процедуру облегчения). Функцию защиты чресел от окружающего воздуха выполняли средневековые панцу, называемые «бре», которые имеют дальнего правнука, известного сейчас как семейки. Они зачастую имели длинные штанины (если это можно так назвать), которые заправлялись в шоссы. Чтоб не поддувало. Даже будучи одетым в доспех, облегчиться — дело минуты, так как доспех всегда был открыт снизу. И достаточно было приспустить бре на необходимое расстояние для извлечения МПХ или жопы, и можно делать дело. Открытый снизу доспех даже комфортней — так мягче сидеть верхом, а причинное место прикрыто конём и седлом с металлической пластиной, а также кольчугой (в XIV-XV веках — кольчугой и куячной/ламинарной юбкой поверх неё).
Суть в том, что рыцари хоть и грязнули, но понимали, что такие вещи как дефекация и мочеиспускание в бре влекут к очень малоприятным последствиям для кожи и общего здоровья в целом и МПХ с жопой в частности. А мнение о вони рыцарей происходило от несколько других причин: анонимус, нацепи на себя плотный ватник-поддоспешник и активно помаши длинным полуторакилограммовым ломом с часик под жарким апеннинским солнцем. Чуешь, чем пахнет?
Во время многих военных кампаний не было просто физической возможности помыться: климат в конце Средневековья был холоднее, а ведь поход запросто мог затянуться на несколько месяцев, если не больше. Понятное дело, что в такой антисанитарии жило что угодно, и многие интересные болезни предпочитали передвигаться именно с военными лагерями.
Алсо, гардероб в замке был часто совмещён с… туалетом, и пахло там соответствующе. Причина? Так тогда боролись со вшами и молью. Несложно догадаться, чем после благоухала одежда.
«Рыцари не стирали одежду подолгу»
Этот миф верен, но лишь отчасти. Дело в том, что в средневековье не стиралась только верхняя одежда. А давно ли Анонимус стирал свой верный пуховичок? Нижняя, которая представляла из себя камизу (рубаха) и бре (трусы-семейки), стиралась по возможности часто. К тому же в рыцарской среде был популярен институт обетов — эдаких священных христозных клятв, которые рыцарь, раз уж дал, то обязан был держать оговорённый срок и никак иначе (гнилые отмазки типа: «да я был бухой в драбадан»; «да она просто обещала мне дать, и только поэтому я…» — не канали). Разумеется, рыцари отнюдь не давали фундаментальных обетов за редким исключением, чаще всего клялись определённое время (пятнадцать суток) или до определённого события (пока не помогу пятидесяти старушкам перейти дорогу, пока не трахну трёх драконов) носить какое-нибудь пафосное прозвище, не бриться, не стричь ногти, не мыть тело, не бухать винцо, короче, всячески стеснять себя, но не глобально.
«У рыцарей была железная дисциплина»
Перпендикулярно. Мы все помним из учебника по истории, что у рыцарства не было чётких прописных уставов и не было единой организации, которая бы за ними следила. Зато было понятие равенства и сюзеренства. Равенство изначально подразумевало, что все рыцари равны между собой, а правит ими только достойнейший из равных (обычно это король; редкие, по преимуществу книжно-романные паладины иногда замахивались либо на Б-га, либо на абстрактную высшую справедливость). Сюзеренство представляло из себя иерархию подчинения, известную нам со школы: «вассал моего вассала не мой вассал»[3]. Первое и второе привносило в обычную жизнь рыцарства такие весёлые дебаты на тему что, кто и как должен делать, что порой походный лагерь превращался в знатнейший балаган.
Точнее, в такой балаган превращался каждый походный лагерь, кроме тех редких случаев, когда большой пахан оказывался мощным, как бык, надежным, как трах, и резким, как понос. Крупных фигур подобного масштаба история со времен Ричарда I не знала.
Доставляли такие отдельные пункты сюзеренства, как максимальная длительность похода (после чего вассал мог с чистой совестью съебать нахуй оставив своего сюзерена одного в чистом поле), минимальное количество дружины, которую вассал обязан привести по первому зову сюзерена, жёстко установленное количество девственниц, поставляемых ко двору сюзерена на праздники и прочее. Причём, по понятиям Средневековья, эти нормативы не стоило превышать, даже если вот именно сейчас очень надо для дела, и вассал сам не против — ибо тогдашнее обычное право легко могло обязать его в будущем делать то, что он сделал однажды из чистой любезности[4]. Gopnique-age, чего ж вы хотите.
Из-за этого был проёбан не один десяток битв и походов.
Рыцарь олицетворял собой идеал средневекового понимания мужественности, то есть ходил петухом (нет, дети, не тот, а весь из себя такой гордый красава), играл мышцой перед бабцами, раздувал ноздри и опять же играл мышцой перед мужиками, мимикрируя под бычару. Такой рыцарь не мог ни в коем случае позволить себя затмевать тем, кто по рангу был ниже его хоть на полмиллиметра, он всегда хотел быть самым-самым, отчего дико фалломорфировал при угрозе своим иллюзиям. По этой причине сборы феодальных лордов, имеющих под командованием большие армии, для определения, кто же поведёт всю эту ораву гордого мужичья в железе, превращались в конкурсы по фаллометрии, в которых аргументом порой становился меч и были реальные жертвы, отчего страдала политическая успешность предприятия (не все хорошие генералы — хорошие фехтовальщики, и наоборот).
Алсо, часто феодалы выбирали какого-нибудь авторитетного старого пердуна со стороны, который, может, уже и сам забыл, когда в последний раз садился на коня, но зато в молодости эпично насовершал, и Анон помнит. Такому старпёру рыцарям было не в падлу кланяться и слушаться его без урона для своей опухшей чести, что и приводило иногда на вершину людей взрослых, умудренных опытом и не стеснённых недоёбом, либо, по крайности, умных манипуляторов, руливших всем из-за спины старого маразматика.
Одна из причин, кстати, почему многие рыцари предпочитали молиться Деве Марии — она не мужик, перед госпожой не ущербно для ЧСВ на коленях стоять, в то время как перед самим Б-гом некоторые железнолобые чувствовали себя неуютно.
Стоит также добавить, что для решения проблем с дисциплиной и были созданы рыцарские ордена. Тем не менее, слово «строй» большинству рыцарей было неизвестно в принципе — верхом боевого искусства была атака клином или свиньёй, что есть почти одно и то же. Чего до поры до времени хватало, пока приходилось иметь дело с толпой оборванцев, которых сюзерен вчера собрал с полей и отправил на войну. Понятное дело, что в половине случаев такое воинство разбегалось от одного вида приближающихся конников, а вот когда за дело взялись швейцарцы, рыцари соснули с проглотом.
«Рыцари странствовали и воевали в одиночку»
Не будем об оруженосце (одном или нескольких), без которого рыцарь — как современный гендиректор без секретарши. Нормальный рыцарь поставлялся в комплекте с так называемым «рыцарским копьём». Куда входили он, оруженосцы, пажи и от пары-тройки до нескольких десятков конных и пеших, лучников и бойцов, с конным сержантом во главе. Количество исходило из понтогонных и финансовых возможностей рыцаря, так как одоспешивал, вооружал и платил им денежку начальник из своего кармана. А баннереты и вовсе имели под своим началом сразу несколько рыцарских копий.
Это «рыцарское копьё» — большая заноза в заднице историков, так как в описаниях многих битв того времени тогдашние графоманы-летописцы любили указывать не количество людей в целом, а количество «копий». Учитывая неоднородность и разброс в количестве людей в копье, посчитать, кого и сколько там взаправду было, становится архигеморройной задачей.
Тем не менее, образ странствующего рыцаря-одиночки был весьма любим авторами рыцарских романов (в том числе, средневековыми). Причины те же, что и для «копий»: простолюдины за людей не считались, и «в одиночку» на самом деле означало, что благородного рыцаря не сопровождал никто из дворян, оруженосец — и тот был не эсквайр, а смерд. Так что ситуация, когда рыцарь, путешествующий «в одиночку», ВНЕЗАПНО что-то приказывает своему слуге отнюдь не редка. Да и публика в те времена ещё имела возможность наглядно убедиться в том, что герой рыцарского романа отличается от обычного рыцаря так же, как Индиана Джонс — от среднестатистического археолога. Сегодня же образ из рыцарских романов для обывателя является чуть ли не единственным источником сведений о сабже, а вот культурно-исторические нюансы потерялись, из-за чего и появился данный миф.
Разумеется, рыцари-одиночки без «копья» и вообще без нихуя, кроме доспеха и лошади, — вполне себе реальная историческая фигура в определенные периоды в определенной местности. Но они обычно предпочитали если и странствовать, то собравшись ватагой, порой весьма немаленькой, ибо заниматься основным источником пропитания в путешествии в одиночку — как-то совсем напряжно. Более того, в определённом смысле именно такой голозадый дворянин (будь то испанский идальго, английский сквайр, немецкий юнкер или польский шляхтич) становится типичным для Нового времени, когда и создавались многие рыцарские романы.
Особый случай рыцарей-одиночек, известных как «ланце спеццате» («разделённые „копья“»), имел место в итальянских городах-государствах XV века — они раньше всех начали полагаться на толпы наёмников-кондотьеров, а потому могли принудить своё рыцарство служить на постоянной основе поодиночке, без феодальной свиты, за деньги в регулярных ротах.
«Засилье рыцарей и тысячные армии рыцарей»
Миллионы, что уж там. Количество рыцарей по отношению к остальному населению было ничтожно (30 000 рыцарей на всю Англию по состоянию на XV век). Многотысячные армии тех самых рыцарей присутствуют только в больном воображении людей, насмотревшихся «Властелина колец». Даже в такой величайшей битве того времени, как битва при На́хере, при численности англо-кастильского войска в двадцать восемь тысяч рыл количество рыцарей не превышало четырнадцати тысяч, а у франко-кастильцев на 60 тысяч войска было только 6 тысяч рыцарей. И это ещё по смелым оценкам.
Основная причина такой малочисленности состоит в специфических законах о наследовании (салическое право требовало передавать всё нажитое непосильным грабежом только старшему сыну) и описанной выше дороговизне качественного снаряжения, без которого рыцарствование выходило крайне рискованным занятием. Ещё одним фактором, сдерживавшим рост количества рыцарей, было крайне низкое количество лошадок, достаточно сильных и выносливых для рыцарских утех. В отличие от железяк, которые могли быть подобраны с трупа либо достаться по наследству, лошадку приходилось растить самому либо покупать за серьёзные деньги. При этом служила она недолго (попробуй потаскай на горбу железного человека да побегай с ним галопом), легко ранилась, ни для каких других дел не годилась. Не случайно путешествовали рыцари обычно на рядовых конягах, а боевой конь отдыхал под попоной. Последний, но далеко не самый маловажный фактор — социальный. Ближе к веку двенадцатому—тринадцатому благородные доны осознали свою ылитарность и кого попало в свои ряды пускать перестали. Да и землицы свободной в Европе уже на всех не хватало, попытки же отобрать её у соседей редко кончались хорошо. Правда, на окраинах феодального мира был распространён особый вид дворян-нищебродов — десдичадо (лишённые наследства) в Испании, джентри в Англии, мелкие шляхтичи в Польше, — у которых кроме ЧСВ за душой не было совсем ничего, но долгое время они считались не рыцарями, а маргиналами, в лучшем случае годными к службе в тяжёлой пехоте или лёгкой кавалерии (как арагонская конница альфорратов). Серьёзно подкосила численность рыцарей и чума, так что, например, в Англии в рыцари принимали даже лучников, успешно отслуживших некоторое время и скопивших денег на латы (классический пример — сэр Джон Хоквуд).
И пусть в войске их был мизер, рыцари являли собою тузы в колоде, самый мощный род войск — бронированную тяжёлую кавалерию, составлявшую основу любой средневековой армии. Гораздо более многочисленная пехота — как ближнего боя, так и стрелки — в полевом сражении считалась вспомогательной силой, зато оказывалась очень полезной при штурме повсеместных тогда замков. Но удар разогнавшегося клина рыцарской кавалерии был самым страшным видом уничтожения вплоть до повсеместного распространения огнестрельного оружия в XVI веке (о чём ниже).
«Рыцарь должен сражаться только верхом»
С одной стороны, рыцари действительно представляли наибольшую ценность тогда, когда действовали верхом. Однако при действиях на трудной местности, штурме укреплённых позиций (и тем более замков), а с середины XIV века — и при высокой угрозе лучников (конь значительно более уязвим для стрел) рыцари спешивались. Так, при Нахере рыцари обеих сторон шли в бой пешими, да и во множестве других известных битв (Пуатье, Никопол и т. д.) хотя бы одна из сторон спешивала рыцарей. Кроме того, высокая дороговизна боевых коней со временем заставляла беднейшую часть рыцарей постоянно отправляться в бой пешими. Так, при Азенкуре у англичан лишь 900 из примерно 1500 рыцарей имели подходящих для боя лошадей, однако и они спешились, а из почти 10 тысяч французских шевалье верхом действовали лишь около полутора тысяч — но тут уже виновата угроза лучников, а также (как добавляют скептики) и то, что французы на заключительных этапах марша к полю битвы загнали коней: 4 суток по 30 км в день только на сменных было не проехать. Вообще, англичане ко второй половине XV века стали классическим опровержением мифа об «исключительно конных рыцарях»: за 30 лет войны Алой и Белой розы только в двух битвах участвовали men-at-arms верхом, да и преследование отступающих поручали всё больше конным йоменам; в конце концов, к началу XVI в. в Англии не осталось даже коней, пригодных для рыцарского боя.
«Рыцарь должен быть в латах»
Этот миф происходит от обыкновения ряда художников XV века изображать конных воинов в любом сюжете в современном им рыцарском снаряжении, то есть в латах.
Большую часть времени существования рыцарства использовались кольчуги, до XV века целиком, а позже — в виде отдельных накладок. Кольчуги той поры, в отличие от современных реконструкций, имели неодинаковый диаметр колец: меньше в уязвимых местах (кроме суставов) и больше — в менее уязвимых, например, на спине. До начала XIV века в ходу были хауберки, то есть полные доспехи из кольчуги, двойной для защиты от рубящего оружия и стрел. В конце XIII века к ним добавились обятнутые кожей деревянные наплечные щитки. Более мощной защиты не использовали: чешуйчатые доспехи к этому времени практически отмерли, сохранившись лишь в качестве бармиц шлемов и защиты верхней части ступней, а ламеллярные панцири после норманнских нашествий были в ходу лишь на Балканах и в Восточной Европе. Шинные поножи и наручи, хотя и были известны а Европе с римских времён, практически не встречались в Высоком Средневековье, за вычетом, опять же, стран Балканского полуострова и Уэльса. Лишь возросшая угроза со стороны рубящего и дробящего оружия в XIV веке вернула шинную защиту в повсеместный рыцарский обиход.
В середине XIII века, после столкновения с мощными финно-угорскими, монгольскими и валлийскими луками, выяснилось, что «бронебойная» стрела такого лука, имея иглообразный наконечник, легко проходит внутри колец двойной кольчуги и прокалывает поддоспешник. В результате стал пользоваться популярностью заимствованный у монголов куяк (рас. монг. хуяг — «доспех»), получивший в Европе название «бригантина» (англ. coat of plates, итал. corazzina). Бригантина — это доспех из пластин, наклёпанных под суконную куртку. Сначала пластины были большие, а куртка была жилетом, так что подвижность и защита были так себе, а потому до четырнадцатого века такие куяки нашивали только мажоры и параноики. С другой стороны, крупные пластины хорошо защищали от ударов, так что в Венгрии ранние бригантины дожили аж до 1390-х годов. В начале XIV века пластины сильно уменьшили и стали клепать внахлёст, на манер очень примитивного ламелляра. Такие бригантины защищали от болтов и стрел с ромбовидными наконечниками (пробивавших кольчуги и пластины ранних бригантин) и были гораздо удобнее в носке, поэтому во второй половине века распространились и у рыцарей, и в пехоте. Позже появились корацины, то есть бригантины из крупных и мелких пластин разной формы вместе и с тщательной подгонкой по фигуре. Последние бригантины вообще пережили рыцарей и были единственными доспехами (за вычетом горжетов), которые носили янки.
Судьба лат в Европе вообще весьма замысловата. Железные кирасы ограниченно использовались ещё в эллинистические времена и дожили до X века в полицейских подразделениях в Константинополе, однако прямое влияние на дальнейшие латные доспехи оказали не они, а заимствованные в V веке из Ирана цельнокованные наручи. Франки каролингской эпохи дополнили их поножами, а ромеи около этого же времени — наплечниками, а позже — и небольшой нагрудной пластиной-пластроном. Однако почти все эти латные доспехи пережили Высокое Средневековье только в Византии (лишь пластрон изредка использовался в королевских доспехах[5]), откуда и были позаимствованы западноевропейцами в XIII веке, причём сначала появились поножи и наручи, а наплечники — только в начале XIV века.
Арабы, много воевавшие с византийцами, не обладали достаточно развитой металлургией для того, чтобы скопировать латные наручи и поножи в металле, и исполняли их из варёной кожи (метод, известный ещё в римские времена). Такие поножи и наручи были заимствованы испанцами, португальцами и итальянцами в XIII веке и быстро развились в полноценную защиту, надеваемую поверх кольчуги: так, само слово «кираса» происходит от французского «кожа» (имеется в виду, варёная, cuir bouilli). В XIV веке такие латы становятся из кожаных металлическими, и тут мы получаем латные доспехи. Впрочем, кожаная защита конечностей сохраняет популярность до XV века в пехоте. С другой стороны, маленькие дисковидные наколенники и налокотники были известны на Востоке ещё в XII веке, откуда рано попали в Византию и на Русь, а после Третьего крестового похода — и в Европу, где к концу XIII века получают широкое распространение (сравни с опытом велосипедистов). При этом ещё в середине XIII века норвежцы считали идеальным доспех, имеющий помимо кольчуги только наколенники да пластрон.
Однако даже металлические латы XIV века по-прежнему носятся поверх кольчуги и не закрывают всего тела. Лишь в начале XV века появляются т. н. белые латы, под которым не нужно было носить кольчугу — это и были первые настоящие full-plate. В их производстве изначально лидировала Италия, производившая округлые миланские доспехи, а вслед за ней с отставанием шла Германия с её грубой, угловатой бронёй, пока не появились гатишные латы, и тут уже итальянцы стали подражать германским доспехам. Но совсем скоро наступили времена Колумба и колесцовых пистолетов Леонардо да Винчи, и распространение огнестрела вернуло округлость форм в моду.
Рыцари остальной Европы пользовались либо импортными — немецкими в Центральной Европе и Дании, итальянскими на Иберийском и Балканском полуостровах, в Англии и Франции, — либо отечественными копиями, качество которых варьировало от очень хорошего в Англии до отвратительного в Швеции. Англичане в XV в. умудрились выработать свой особенный стиль брони, заточенный под пеший бой, причём даже итальянские (!) источники называют островитян закованными в железо с ног до головы; но искусные бронники были слишком малочисленны, и средний английский рыцарь предпочитал привозной миланский доспех, стоивший вдвое, а то и впятеро дешевле. Но даже так вплоть до середины XV века далеко не все рыцари могли позволить себе полные латы: так, во время смотра бургундской армии в Шатильоне в 1364 году из 153 рыцарей лишь 108 имели полный доспех — остальные не имели никакой защиты ног.
«Крепостной, ставший рыцарем, получит вольную»
В целом, это действительно правда. Но только не при Первом Рейхе (Священная Римская Империя), там он и дальше оставался крепостным, даже получив заветную приставку «фон», герб и прочие дворянские атрибуты, юридически считаясь крепостным своего сюзерена, и вливаясь в особое странное сословие, именуемое ministeriales — это примерно как мамлюкские султаны и эмиры Египта и Сирии, юридически остававшиеся рабами, даже ставши полноправными монархами.
«Рыцарский беспредел»
Утверждение о том, что рыцари были сплошь и рядом беспредельщиками, часто форсится всякими доморощеными разоблачителями мифов (вроде Сапковского ниже). Наиболее недалёкие при этом приводят примеры, на 146% состоящие из описаний повадок титулованной знати (что неудивительно, поскольку таких описаний и дошло больше), забывая, что ВИПы и папенькины сынки были, есть и будут всегда.
На практике же рыцари, как и любые другие сословия средневекового общества, находились под тройным давлением: власти, церкви и окружения. Да и процедуры лишения рыцарского статуса тоже не просто так были придуманы и недаром напоминали обращение с покойником. В отличие от низших сословий, рыцарь мог, конечно, многое себе позволить в собственных владениях, но поскольку названные владения его и кормили (и, как правило, были довольно скромны), то количество беспредельщиков было невелико. Безусловно, там, где светские и церковные сеньоры не могли взять рыцаря за задницу, он мог отрываться вовсю, но уже к XIV веку из таких мест остались только владения Тевтонского ордена (который, будучи вассалом Папы, клал и на него, и на светские власти), а особо непонятливым типа тамплиеров как следует вломили при всеобщем одобрении. Наконец, рыцарь мог заняться бандитизмом, но и на этом поприще ему приходилось уступать аристократам вроде знаменитых баронов-разбойников.
Единственной реальной отдушиной для рыцаря в таких условиях становилась война, однако до появления международных конвенций война в любом случае сопровождалась всевозможными бесчинствами, вне зависимости от того, вели ли её благородные дворяне или быдло-ландскнехты.
«Порох положил конец рыцарству»
Очень распространённый миф, который форсился аж самим дедушкой Энгельсом (желающие читают, например, статьи «Армия» и «Пехота» из пятого тома собрания сочинений) на основании его собственного боевого опыта в 1848 году. Строго говоря, в конце жизни Энгельс скорректировал свою позицию в духе, более близком к нижеизложенному.
Ручное огнестрельное оружие появилось в Европе ещё в конце XIV в. (а пушки — так и вовсе ещё полувеком ранее) и поначалу нимало не повлияло на рыцарское сословие. В самом деле, первое время пищали отличались от арбалета в лучшую сторону только производимым моральным эффектом, но никак не пробивной силой — дорогие образцы доспехов пробивались лишь с расстояния в несколько десятков шагов, — и к тому же заметно проигрывали по точности и стоили ничуть не дешевле: трудности изготовления усугублялись ненадёжностью, так что стрелки были скорее редкими технофриками, чем регулярными солдатами. Лишь в последней четверти XV века пищали становятся достаточно совершенны, чтобы теснить арбалеты (в том числе и на охоте), и аркебузиры становятся полноправным десятипроцентным меньшинством в большинстве европейских армий.
В то же время первый «звоночек» прозвенел для рыцарей во времена гуситских войн, когда набравшую разбег кавалерию научились тормозить стачкой из крестьянских телег и расстреливать залпами из пушек-тарасниц и пищалей-гаковниц (в каковых гуситы знали толк). Ещё один удар по рыцарской кавалерии как доминанте поля боя нанесли швейцарцы и фламандцы, которые придумали квадратное построение пикинёров (т. н. «баталия»), быстро распространившееся по всей Европе. Однако самое любопытное состоит в том, что рыцарство пережило и это и даже выражало своё недовольство с оружием в руках. Лишь во время Итальянских войн сочетание колонн пикинёров, многочисленных стрелков (у испанцев — до трети всей пехоты по штату, а в отдельных частях до 100%) и артиллерии рыцарству был нанесён поистине смертельный удар.
Ещё раз: рыцарям положило конец не пороховое оружие как таковое и не роты «солдат удачи», а собственное обнищание и богатые централизованные госудаства, способные нанимать целые полки пикинёров, вооружать аркебузами каждого третьего пехотинца и поддерживать парк осадной артиллерии, способной разнести в крошки любой замок, а заодно и строить крепости с бастионами, которые этой артиллерии могут противостоять — тоже новинка XVI века. И эти государства с самого начала требуют от рыцарского сословия службы, но совсем иной — как gent d'armes: жандармы, поначалу почти неотличимые от старого рыцарства, но сведённые не в копья, а в регулярные роты с государственным знаменем и назначенным капитаном, точь в точь как у наёмников, да и платят им звонкой монетой, а не ленными пожалованиями. С этих самых пор рыцарство превращается в служилое дворянство Нового времени. К слову, едва только рыцарство закончилось, как начался его косплей, и в авангарде тут шли европейские монархи — император Максимиллиан I (автор доспеха имени себя) и короли Франциск I и Генрих VIII.
- ↑ В исторических хрониках пишется примерно «…всего на турнире умер от ран один рыцарь, и задохнулись от жары в своих доспехах пятеро».
- ↑ А этот исход был нередок, поскольку падение внутри двадцатипятикилограммового куска железа с высоты 2 метра после мощного удара копьём (или другим колюще-режуще предметом) не очень способствует сохранению ясности разума
- ↑ В действительности, конечно, всё было не так страшно, ибо это правило железно работало только недолгое время во Франции, в общем же случае право короля укоротить на голову любого умника, со шпорами ли, без шпор, под сомнение не ставилось.
- ↑ Впрочем, аналогично вели себя и директора колхозов в Советском Союзе: в особо урожайные годы избыток овощей мог быть просто похоронен, дабы на следующий год не получить заведомо обречённый план по итогам успешного предыдущего. В наше время те же методы применяются при распиле бюджета.
- ↑ По-видимому, наиболее известным обладателем такого был Ричард Львиное Сердце.